7. ПОСЛЕДНИЙ ДЖЕДАЙ ^*

 

					Бороться и искать, найти и перепрятать

						Народное творчество

					Неужто мы надеемся на что-то?
					А может быть, нам цепь не по зубам?
					Зачем стучимся в райские ворота
					Костяшками по кованым скобам? 

						В. Высоцкий

					Эти трое даны, император смотрит их сны,
					из другой войны, но на той же длине волны. 

						Елена Михайлик

Им невероятно, немыслимо везло. Никто не останавливал, не требовал документы, не начинал рассматривать с преувеличенным вниманием, вызывая дрожь в коленках. И станция, по счастью, была неподалёку.

Выяснилось, что в связи с недавними событиями электричек нет и не предвидится - кроме тех, что уже на линии. Надо прорываться за город, решила Даша. Там можно найти попутку. Героям сорок километров не околица.

Везение кончилось у последней линии контроля. Тем обиднее, что и линии-то особой не было - просто трое в камуфляже с "калашами". Обычный патруль времен мошковгейта.

- Да-акументики ваши па-апрашу, - растягивая гласные, произнес командир. Булычёв вытащил свои "корочки", Дашка - ученический билет.

Лейтенант перелистал документы от корки до корки, потом взялся листать обратно с застоявшимся выражением скуки на лице.

- Так, э-э, гражданин, э-э, Симаков, - пробормотал он, сдержанно зевнув. - Петр Евгеньевич... Гастарбайтер.

Булычёв торопливо кивнул.

- Куда направляемся? - дежурно поинтересовался командир. Ему давно все было "параллельно". С той далёкой поры, когда он сменил половину двухэтажного дома в Беслане на комнату в Солнцеве. Там, близ могилы своей дочери-школьницы, он не мог оставаться.

- Куда направляемся? - повторил лейтенант тем же бесцветным голосом.

- К родным в Звенигород, - произнёс Булычёв. - В городе-то знаете, что творится...

Лейтенант продолжал изучать документы.

- Дяденька, отпустите нас, пожалуйста, - вдруг тонким голосом, со слезой, заговорила Дашка. - Пожалуйста! Там стреляли... Я боюсь...

На мгновенье что-то человеческое мелькнуло в глазах лейтенанта.

- Ладно, идите...

Игорь Всеволодович с Дашей, получив обратно свои ксивы, двинулись по направлению ко МКАД, ориентируясь в лабиринте заброшенных строек и безжизненных сооружений из гофрированного алюминиевого листа по доносившемуся оттуда глухому шуму моторов, время от времени сменявшемуся лязгом гусениц.

Им пришлось удалиться от черты города на полдюжины километров, прежде чем удалось поймать "частника". Когда раздолбанный "Москвич" тронулся с места, Дашка шепнула Булычёву:

- Ну вот, теперь можно и вздремнуть.

Булычёв промолчал, всматриваясь в даль сквозь грязное лобовое стекло.

Лёшка пытался заговорить с Алесей, но та не отвечала, погрузившись в невесёлые мысли. Хакер Валера выяснил, что, верней всего, Наташу взяли на контроле в брюссельском аэропорту с "порошком". Универсальная тактика. Если добытые сведения соответствуют действительности, значит, крокры контролируют ситуацию почти полностью и демарш Лукашина может иметь негативные последствия. Причём император ощутит их на себе в числе первых.

Хотелось надеяться, что Алиса, ввязываясь в эту игру, просчитала возможные последствия. Но это не успокаивало. Она ведь не суперкомпьютер. И даже не супергёрла.

Поезд взвыл, резко снижая скорость. Толпа колыхнулась вперед. "Дачное".

- Гррражне псажигрры, - снова захрипел динамик, - на выхде пспртнй кнтрль. Приготовьте дкументы.

Славка толкнул Лёшку в бок.

- Значит, так. В Звенигороде нам, того, не пробиться. Прыгать на ходу готов?

- Не знаю, - пробормотал Алёша, изо всех сил стараясь сдержать предательскую дрожь в голосе.

- Ладно, не дрейфь. Он там ползёт, как черепаха. А сейчас, когда повалят на выход, нам надо закрепиться у тамбуров. У обоих.

- Понял.

- С Леськой пойдёт Света, а мы пока отвлечём внимание... Будь готов.

- Толку-то? За нами наверняка хвост, - заметил Алёша, которому вовсе не хотелось прыгать.

- Тогда он, по крайней мере, себя обнаружит, понял?

Лёшка хотел было ещё чего-то добавить, но тут с шипением открылись двери. Толпа несколько изменила внутренний состав, и стало еще теснее, хотя только что казалось, что дальше уже и так некуда.

Поезд снова вздрогнул, трогаясь. За грязным стеклом, к которому притиснули ребят, замелькали частные дома, путаясь в голых ветвях деревьев. И над всем этим низко нависало серое вечереющее небо.

Пока наши герои разными путями движутся к одной цели - пресловутой Шкатулке aka Чёрный Ящик, перенесемся в телецентр, на улицу Академика Королёва.

Опричник в растерянности стоял перед запертой дверью. Рефлексивно постучавшись и мысленно обругав себя за безграничную глупость этого действия, он попробовал дверь плечом. Крепкая... Охраны на этаже не было, поиски ключа грозили затянуться, а времени не оставалось.

"Ладно, будем действовать проверенным способом".

Замок не пережил хаппо-кэри. Заглянув в комнату, насквозь просматриваемую от взломанной двери, Черванёв, к своему удивлению, никого не увидел. Тишина... чуть слышный шорох... стон.

Вагеин являл собой неприглядное зрелище. Измятая одежда, дёргающееся лицо. На виске - огромная ссадина, к которой он прижимал ладонь, пытаясь то ли остановить кровь, то ли сохранить остатки имиджа.

Опричник оглядывал комнату, и его движения были быстрыми и хищными, как у волка. Закончив осмотр, он обернулся к Вагеину. Тот крупно задрожал, прочтя приговор себе в стального цвета глазах "воина Божьего". Но опричник вынул вовсе не ствол, а всего лишь рацию, и коротко доложил кому-то ситуацию.

Страх обострил все чувства Вагеина, и он чётко расслышал ответ:

- Веди его сюда.

Опричник неуловимым движением сжал руку телеведущего - теперь наверняка бывшего, - и подтолкнул к двери.

Император сидел в мягком кресле и прихлёбывал кофе. Кофе был отвратительным - из останкинского автомата. Однако надо быть в форме. Лукашин чувствовал, что устал. Очень устал.

Рядом назойливо маячили опричники и фигуры в серых комбинезонах внутренней охраны.

- Ваше величество...

Лукашин поднял глаза. К нему склонялся Кирилл Черванёв.

- Ваше величество, у нас небольшие проблемы. Ваша подопечная...

Император резко поднялся, едва не расплескав кофе.

- Что с ней?

Не то чтобы император слишком уж беспокоился о девочке, но он чувствовал, что в ответе за её безопасность. Он бы не признался в этом под самыми страшными пытками. Даже самого себя он обманывал, а это куда сложнее, чем обмануть других. Император чувствовал в ней союзника. Союзника против этих. Лукашин не знал, против кого именно, не мог персонифицировать, однако изощренная интуиция подсказывала ему ответ. И странное дело - после разговора с Алисой он больше не прятался, аки струфиан, головой в песок. Появилось - не сразу, конечно, - желание жить, сражаться, отстаивать трон. Это кое-что значило - особенно если учесть, что отступать Лукашин не привык.

- Что с ней? - тихим голосом спросил он.

- Ей удалось уйти. Наших людей на входе не было, а местная охрана не сориентировалась должным образом.

"Зачем, дура?!" - подумал он про себя, а вслух устало проворчал:

- Ну не растяпы, а? Не то, что империю - девчонку нельзя доверить.

И непонятно было, включает государь себя в число растяп, которым нельзя доверять империи и девочек, или нет.

- Ей помогли, - Черванёв помедлил. - Ведущая Юлия Кара. Это она её вывела.

"Ничего не понимаю", - подумал Лукашин, а вслух произнёс:

- Мне нужна вся информация.

Неразбериха в городе прогрессировала. Бэтээры перегородили все подходы к телецентру, стрелки держали пальцы на гашетках, выцеливая все возможные и невозможные мишени. Промежутки между бронемашинами были перевиты спецназовцами и частями ОМОНа. Улица Академика Королёва напоминала ощетинившегося иглами дикобраза. Все ждали событий. А те не торопились развиваться, словно увязая во времени. Ожидание изматывало. От императора не поступало никаких приказов.

Вагеин немного пришёл в себя, когда привели Юлю: вопреки его опасениям, на лице девушки не было ни ссадин, ни слёз. Даже Юлина причёска осталась безупречной. Девушка шла сама, конвоир держался на два шага позади. Юля опустилась на стул с прямой спинкой, другой занял Вагеин. Конвоир несколько секунд смотрел на "заключенных", потом повернулся и вышел. Заскрежетал замок.

Странным и пугающим было то, что в глазах Кары Дмитрий не видел страха. Наоборот, она улыбалась! Это была лишь тень улыбки, и эта-то тень, вместе со странным умиротворением, ввергала Вагеина в трепет.

- Что произошло? - спросил он, поразившись собственному сиплому голосу.

- Ничего особенного, - произнесла Юля. - Я помогла ей уйти.

- Кому?

Насмешливый взгляд.

- Алисе, конечно.

- Зачем?!

У Дмитрия болела голова, он был зол и не понимал новой игры Юли.

- Потому что... А впрочем, ты не поймёшь.

На том разговор и кончился. Сколько Вагеин ни заискивал, Юлия больше не произнесла ни слова.

Алиса не шла - летела, полная пушистой тёплой радости, почему-то представлявшейся девочке ласковым рыжим котёнком.

Поводы для радости могут быть совершенно разными. Можно радоваться неожиданному сюрпризу и долгожданному подарку, встрече со старым другом и любимой песне, удачной сделке и просто хорошему погожему утру. Причину же Алисиной радости отличало то, что она касалась не одной только Алисы - каждого из миллионов безликого "населения", попрятавшегося за ненадёжным бетоном стен и железом дверей. Только вот они об этом не знают.

Проект продолжается! Аналитики ИнтерГПола ошиблись: этот хронопоток еще может вернуться на магистральный путь развития. Алиса единственная в двух хронопотоках владела фактами, говорившими: сорок лет крокрысского воздействия не дали необратимых результатов.

Есть надежда.

Надежда - отличительное качество нгאв, для которых будущее не детерминировано. Еще в двадцатые годы ломались копья формул и скрещивались мечи доказательств и опровержений того, что наш мир подчиняется не "твёрдой" ньютоновской физике, а вероятностной. Знаменитый "парадокс Шреддингера" стал ночным кошмаром физиков-традиционалистов. Однако вышло, что этот умозрительный эксперимент позже лёг - или ляжет, это зависит от того, из какого времени смотреть - в основу теоретической хронофизики, а точнее - раздела о детерминированности будущего и о свободе воли - извечном парадоксе, красной нитью проходящем (заметили?) через всю нашу мрачную небылицу. Подобно тому, как можно в заданный момент времени определить либо координаты элементарной частицы, либо траекторию её полета, точно так же достоверная информация из грядущего может касаться либо обстоятельств, в которых окажется получатель этой информации, либо последствий его действий в этих обстоятельствах. Именно надежда восполняет неопределённость информации, по разным причинам проникающей к нам (или к вам - как хотите) из будущего, которая обусловлена законами времени. Биоэнергетики и экстрасенсы судачат о "программировании" будущего, а на деле-то получается, что всё уже есть, только мы, находясь в настоящем, не можем "со стороны" увидеть этого. Лишь когда приходит время, мы оказываемся в нужных пространственно-временных координатах и видим результат наших действий.

Крокрам надеяться, вообще говоря, не на что (впрочем, они этого и не умеют). Для них будущее задано от и до. Старина Бромберг крупно просчитался, утверждая, что Монокосм суть бесконечная радость познания, творец и потребитель культуры. Может, в других условиях, в другой вселенной, построенной по фантастическим законам, это и было бы так. На деле же всё иначе. "Созидай, не разрушая!" - вот лозунг Монокосма" - утверждал скандальный доктор ксенопсихологии. Вот только забыл он уточнить, что именно необходимо созидать. С точки зрения крокров созидать необходимо чётко заданный на всей протяженности временной линии мир. А индертерминизм нгאв - препятствие реализации этой стратегии - ему приходилось игнорировать. Либо, если это невозможно, - подавлять. Возможности для этого у него оставались и сегодня, миллионы лет спустя после конца его истории.

Потому-то, несмотря на теплящуюся радость, Алиса не теряла осторожности. За ней могут отправить погоню. Могут просто случайно остановить и потребовать документы. Тем более - сейчас, когда в ущельях улиц то и дело прокатывалось эхо очередного ревуна, заставляя прижиматься к стене.

Кроме практически разрешённых пространственно-временных и субъектных вопросов, оставался ещё один - самый важный. Где сейчас Алеська и Булычёв? Где Наташа?

И куда ей идти, если, паче чаяния, как говорят временщики, загадочная встреча у трёх вокзалов всё же не состоится?

Вариантов немного, точнее - ровно два. Пойти домой к Мурашкевичам, соблюдая все меры предосторожности, или попытаться найти Светлова. Если Лёшкин отец действительно задействован в Проекте, он может владеть нужной информацией. Но чтобы узнать адрес Светлова, всё равно придётся идти к Алесе. А если она до сих пор в бегах, то наблюдение за её домом, надо полагать, продолжается - хотя бы для порядка, на всякий случай.

Остаётся одно - дежурить в аэропорту. Алексей говорил, что отец должен приехать через несколько дней.

Как сам Лёшка? Не наделал бы глупостей сгоряча. Мальчишки...

Пустые улицы под пеленой серого унылого неба казались нереальными, словно тот сон-разговор в бункере. "Ты снилась им, не они тебе..."

Не дождёшься, Монокосм! Мой мир существует! Нгאв не эволюционный сбой, не шутка случая. Я мыслю - следовательно, существую. Рене Декарт.

Город словно вымер. Запертые двери, зашторенные окна - люди инстинктивно стремились отгородиться от мира, с каждой минутой всё более призрачного. "Люди ценят стабильность и боятся нового", - сказали в одном старом фильме. Нет, не нового - того, что может стать даже хуже, чем сейчас. Пустоты в себе. Каждый сейчас закапсулировался, спрятался "от горького пепелища, от темных пустых переулков, где бьют дожди монотонно по крышам, как по гробам..."

От этой пустоты не уйти, не скрыться за казёнными фразами лозунгов и безмыслием выполнения приказов. К ней можно привыкнуть, можно перестать замечать.

Но однажды эта пустота вновь придёт и заявит о себе...

Кто владеет информацией, тот владеет миром. В погоне за информацией проводят свою жизнь люди, информация становится причиной войн и конфликтов, она же прекращает их. Дуальность, яд-лекарство. Контрвирус.

Нередко информация обретает смысл, представляясь в виде сновидений, неожиданных озарений.

В конце XX - начале XXI века появилось немало фильмов и книг, в которых присутствовала тема вируса вражды, вируса ненависти. Незабвенные "Обитель зла", "Призраки Марса" и другие, менее известные картины. Словно режиссёры и писатели сговорились. Они не задумывались всерьёз о том, почему так происходит – они знай себе делали своё режиссёрское и писательское дело. Делали его, воплощая вдруг являющиеся им сюжеты и оценивая реакцию обывателя.

Алиса сейчас тоже не об этом задумывалась. Она же девочка из XXII века, а в XXII веке законы творчества уже не тайна за семью печатями.

И Кирилл Черванёв не задумывался. Он не считал, что знает нечто экстраординарное. Просто его задача состояла в получении, обработке информации и предоставлении императору сухого отчета. Помимо отчета, разумеется, оставалось кое-что, о чем Черванёв старался не думать. "Несчастный, зачем усомнился?" - мысленно повторял он себе, встречаясь с этим кое-чем, и в духовно-профилактических целях осенял себя крестным знамением. Ага, в "Анафеме" работать - что по воде разгуливать, напялив бронежилет для безопасности. Но стоило ему отвлечься, и мысли вновь устремлялись к запретному.

Эта девочка, Алиса. С ней связана тайна покруче тайны императоров-клонов. Это Черванёв шкурой чувствовал. Сначала её ловят на территории воинской части (как она там оказалась?). Потом там же, в подвальном помещении, обнаруживается нелегальная киностудия. Вслед за тем - самая удивительная загадка: неожиданное доверие императора к этой девчонке. Доверие императора, credo которого - никогда не верить людям, пока они не канонизированы церковью. А церковь живых не канонизирует.

Мысли Кирилла вернулись к "подпольной" студии. Странно. После прихода Лукашина к власти наиболее серьёзные чистки прошли в войсках. Генерал Лукашин, не понаслышке знающий об армейских пороках, провел операцию "Чистые руки" настолько качественно, что для общественного мнения это было почти незаметно. Страх сразу же укрепил дисциплину военнослужащих. А тут - эта студия... Вряд ли император ничего не знал об этом. Вообще, император странно ведёт себя в последние дни.

Кирилл поймал себя на мысли, что посмел подозревать императора. Чуть улыбнулся. "Несчастный, зачем?"

Лукашин ошибся, сказав Алисе, что в спецслужбах отучают сомневаться. Отучают не сомневаться, а открыто выражать сомнения, говорить противное мнению начальства. Впрочем, этим занимаются во всех учреждениях, от детского сада и школы до трудового коллектива, от комсомола до церкви, верно следующей всем извивам политики Конструктивной партии. Просто в "Анафеме" использовался более жёсткий вариант "обучения".

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: на организаторах той студии столько смертей, что без соответствующей "крыши" подобный бизнес существовать не может. Улик там столько, что редкий прокурор упустит столь удобный случай получить лишнюю звёздочку.

И тут Черванёв вспомнил о недавно проскользнувшей и не вызвавшей тогда его доверия информации о предстоящей сверхсекретной антисектантской операции, обоснованием которой было то, что сектанты приносили человеческие жертвы. Мысль была настолько простой, что опричник замер на несколько секунд, боясь спугнуть её. Конечно! Всё выстраивается в цепочку - секты-студия-император. Александр Петрович Лукашин-Романов знает о студии, крышует её, так как её деятельность необходима государству, а в крайнем случае ею можно пожертвовать во имя государственных интересов. Гамбит. Козырь в рукаве.

Кирилл понял, кем он был всё это время. Пешкой. Даже не королевской.

В "Анафеме" любили ссылаться на учение якобы Максима Исповедника (иногда со ссылкой на Игнатия Брянчанинова - имя, сигнализирующее подсознанию: речь идёт не о частном мнении святого, среди каковых было немало вредных, а о Святоотеческом Православном Учении со всех прописных), что грехопадение человека состояло в желании обрести субъектность, различать добро и зло, проявлять гномическую волю, а не быть автоматом, запрограммированным на послушание. Позже, сам запустив десяток в православно-патриотический дискурс не один десяток подобных "цитат" (вырвать из контекста, в том числе исторического, сместить акценты, добавить "пояснения" в скобках, которые при последующих цитированиях непременно раскроются... иногда можно и просто с потолка - всё равно проверять никто не будет), он казалось бы выработал имунтитет против мантры для лохов - "святыеотцыучили". Но стремление стать пешкой, послушно водимой державной рукой (а уж аще восхощет вывести в какие старшие фигуры, а не поставить под удар - что же, на всё воля власти, которая есть воля Божия), оставалось его предельной задачей, словно записанной на подкорку мозга.

Теперь же оно казалось ему позорным и омерзительным.

Император, говоря новоязом "анафемцев", разблокировал зомбированное сознание Черванёва. Никаких кодовых слов - просто сыграл на его слабом месте. Нет, не самолюбии, которых у пешек не бывает - на благоговейном отношении к Работе.

Для организации побега от Кирилла потребовалась степень свободы и принятия решений, несовместимая со службой в опричнине. Несовместимой она и остаётся. Значит, в ближайшее время его в лучшем случае отправят на "мозговую прошивку", стерев память о последних событиях - но это крайне ненадёжно, судя по отчётам, особенно из лаборатории Шимецкого, впоследствии Тульина, экспериментировавшей с восстановлением памяти после "брейнвивинга" и неизменно приходящей к неутешительным, то есть положительным результатам. Поэтому надёжней и дешевле будет просто вывести его из игры всем известным способом. Незаменимых кадров-винтиков не бывает, как тоже известно всем.

"Несчастный...", - бормотал про себя Черванёв. Чисто механически. Его уже занимала другая мысль.

Оказавшаяся в нужном месте пешка может уничтожить даже ферзя. В этом шахматная и реальная действительность схожи.

Опричник поднял взгляд на экран переносного телеприёмника, негромко бормотавшего на громоздком сейфе. У кого теперь власть - так никто и не знал, и на экране всё тянулся импровизированный телемарафон. Черванёв вспомнил: перед побегом Алиса была в той же комнате, где и Юлия Кара. Вдруг девочка успела рассказать о студии? Это нужно проверить, и немедленно.

Кирилл вошёл в комнату, где держали подозреваемых, коротким жестом отпустил охранника. Огляделся. Девушка была бледна, но держалась хорошо. Зато её сокамерник дрожал как осиновый лист – за двоих. Лицо его дергалось. Кирилл напряжённо вспоминал фамилию - Вагеин? да, Вагеин. Черванёв шагнул к нему - тот обмяк на стуле. Но Кириллу сейчас было не до него. Он наклонился к Юлии:

- Юлия Юрьевна, нам необходимо побеседовать...

Лас раньше не попадал в плен. Видел только по телевизору. Но киношные истории здорово отличались от реальности, причем в лучшую сторону. Действительно, по телевизору, даже самому лучшему, не почувствуешь тычков стволом в спину, не услышишь трехэтажно-замысловатых описаний процесса рождения себя любимого (цензура не пропустит), не вдохнешь полной грудью холодный ночной горный воздух, не ощутишь на запястьях тяжести стальных «браслетов».

Тупое оцепенение потихоньку сходило на нет, хотя в глубине души Лас все еще вздрагивал, когда его взгляд встречался с взглядом Крыса. Полковник, наоборот, имел вид весьма безмятежный и даже что-то насвистывал. Кажется, донельзя перевранную версию «Трёх танкистов». Похоже, его не смущали ни собственные скованные руки, ни весьма недружелюбные лица захватчиков, ни выставленное напоказ оружие – штурмовые комплексы «Гроза». Денис явно чего-то ожидал. Вопрос, чего? И сколькими синяками и нервными клетками это обойдется для него, Ласа? Полковнику-то не привыкать...

Шофёр высадил Булычёва и Дашку в центре Звенигорода и, не взяв денег, уехал.

- Куда теперь? - поинтересовался Булычёв. Он признавал превосходство Дашки.

- Верхний Посад, улица Калинина.

Звенигород напоминал небольшие уральские города из произведений Владислава Крапивина - Ветрогорск, Орехов. Дома преимущественно старой постройки - в основном двух-, трёхэтажные. Мемориальные доски. Кое-где даже сохранились деревянные тротуары.

После Великой Отечественной город стал курортной и туристической зоной. Туристов привлекали храмовый комплекс, "Царицыны палаты" и дворец царя Алексея Михайловича. Однако нашим героям сейчас не до памятников истории и архитектуры. Часа полтора они проторчали у восточной оконечности единственного в городе моста: поездом ли доберутся ребята до города, автостопом ли (да хоть бы и вплавь по Москва-реке!) - здесь не разминуться. Разве что попрутся от станции напрямик, обойдя стороной город. Но это чересчур уж экстремально, особенно на ночь глядя.

Даша машинально вертела уже ненужную мобилку: покрытия здесь давно не было. Москва кончилась, началась Россия. Было мирно и спокойно. Последние события ещё не коснулись тихого Звенигорода. Машины, люди, привычный шум. Дашка облокотилась на перила моста.

- Такое ощущение, что мы в другом мире, правда? - спросила она.

Игорь Всеволодович кивнул. И впрямь казалось, что все недавние проблемы отодвинулись далеко-далеко.

"Дул лёгкий ветерок, которому здесь быть не положено, - с хитрой улыбкой процитировала Дашка. - Мир Чистилища неотвратимо изменялся".

- Читала? - Булычёв попытался спрятать в усах предательскую усмешку. И добавил:

- Пессимист - это хорошо информированный оптимист, слыхала?

- Да, а что?

- А то, что мы с тобой не очень хорошо информированы.

Когда совсем стемнело и стало ясно, что сегодня уже никого не дождаться, Дашка и Булычёв отправились на другой берег.

Пустынная Новая улица (название такое) пролегала мимо городского кладбища, потом под прямым углом сворачивала на северо-запад, ведя к конечной цели маршрута.

Целью оказалась фабрика игрушек, некогда прихватизированная компанией "Стелс", в прошлом году оказавшаяся бесхозной и с тех пор изрядно разворованная. Полуоткрытые железные ворота со следами ржавчины, стихийно возникшая живописная свалка вдоль забора...

- Мы спрятали "шкатулку" здесь, - сказала Дашка, - в подвале. Туда даже бомжи не суются.

Территория за забором оказалась замусорена ничуть не меньше, чем снаружи.

Дашка выудила из кармана мобилку, отсоединила аккумулятор, вытащила сим-карту. Покопавшись несколько секунд в электронных внутренностях, извлекла оттуда сложенный клочок бумаги, развернула. Грубо нарисованная карта, почти в центре - красный крестик. Сориентировавшись, махнула рукой:

- Туда...

Это было похоже на недавний побег через канализационные коллекторы. Только хлама под ногами, норовящего эти самые ноги вывернуть, было куда больше. Часть стен обрушилась, и потому кое-где пробирались ползком. Булычёву приходилось нелегко - возраст, да и габариты... Наконец они оказались в низком, но обширном помещении, через окна у самого потолка которого вливался свет прожектора, зачем-то освещающего пустынный и захламлённый двор фабрики. У стены были свалены доски, прикрытые несколькими листами фанеры.

Разобрав эту немудрящую маскировку, Игорь Всеволодович увидел куб иссиня-чёрного цвета с утопленными в стенки ручками для переноски. Высотой чёрный ящик был примерно в метр. Прямо в центре крышки располагался отпечаток ладони - очевидно, контрольно-считывающее устройство.

- Вот, - сказала Дашка. - Что теперь?

- Не знаю. Мне ничего толком не известно об этом артефакте, кроме того, что он есть. У нас там он ещё назывался "Последний козырь".

Московские улицы давились тишиной и пустынностью. Такого не было даже в самые страшные месяцы сорок первого, когда столицу СССР удерживали остатки Красной армии. Тогда жизнь хоть и не била ключом, но продолжала существовать. Сейчас же, казалось, город вымер. Откуда-то, то ли из глубин памяти, то ли из давних снов возникла уверенность, что она это уже видела. Только тот город был засыпан снегом, и этот снег не падал на город, и снег никогда не таял.

Выпорожненные улицы, слепые окна домов, в которых никогда не будет света, низкое свинцовое небо... Алиса мотнула головой, чтобы отогнать вновь подкравшееся наваждение. Всё это ерунда. Она существует, этот мир существует. Существует вопреки всему. Бритва Оккама хорошая вещь, но обоюдоострая. А логичные внешне рассуждения... Жизнь нелогична в своей основе. Как аристотелевой логикой классов поверишь дружбу, любовь, самопожертвование? Это все равно, что пытаться заковать в кандалы море (говорят, один правитель пытался это сделать).

Бывают, правда, и другие формализмы, помощнее. Метод формальных систем, крошечным частным случаем которой стала открытая Стагиритом логика классов, исчерпывающе и безусловно достаточен для описания мира, наблюдаемого любым из нгאв - впрочем, как и мира, наблюдаемого любым из крокров. В этом смысле Ауред, физик, не придумал ничего нового - точнее, не додумался до идеи это новое придумать. Между тем существование формализма, отражающего наблюдаемый мир, имплицирует существование либо хотя бы одного описания этого формализма с помощью другого (или хотя бы того же самого) формализма, либо мира "вещей-в-себе", первичного по отношению к миру форм. Этот факт вполне определяет сферу и границы человеческого познания. Впрочем, у него, у познания, и в этих границах непочатый край работы.

Стоит лишь поставить вопрос "почему такой формализм существует, хотя мог бы не существовать - или не мог?", как становится ясно: расчёты временщиков, основанные на методе формальных систем (а как по-другому-то?), а тем более расчёты крокров, решающих задачу отождествления себя как системы со своею метасистемой, не учитывают и не могут учитывать возможного ответа на этот вопрос. Не могут учесть действия того, что, говоря образно, движет солнце и светила в том смысле, в каком можно - или нельзя - в рамках человеческой логики и интуиции допустить, что тот формализм мог бы и не быть.

Может, и нет никакого действия, думалось Алисе. Тогда, пожалуй, крокрам и теперь есть на что надеяться (хотя они этого и не умеют). Но тогда меня не существует, а это, судя по всему, не соответствует реальности. Не кажусь же я сама себе? Ладно бы ещё кому-нибудь - тому же Бродяге, например. Разумеется, формальная система может содержать свою собственную метасистему, потому-то Беркли формально неопровержим. Но почему тогда именно такие образы?

Когда Алиса сворачивала за угол, голоса и звон разбитого стекла разом прервали ход её мыслей, миллиарды раз уже повторённый миллиардами её сверстников в разных эпохах. Правда, понятийный аппарат у каждого юного мыслителя был свой, оригинальный.

Их было трое. Не мыслителей - мародёров. Обычных мародёров, всегда готовых поживиться за чужой счет. И не важно, что завтра для них может не наступить. Главное - сейчас, здесь получить желаемое. Проникнуться сладким чувством владения. "Моя прелес-с-сть".

Алису мародёры не видели. Молодые парни. Двое в кожаных куртках и джинсах, третий - в старом застиранном камуфляже. Они двигались внутри небольшого продуктового магазина на первом этаже кирпичного здания дореволюционной постройки. Переговаривались, щедро пересыпая речь бранью, гоготали.

Чёрный фургон вынырнул из переулка. Словно назгул, растопырил крылья дверей. Чёрные фигуры с оружием выскользнули из металлического чрева и скрылись в магазине.

Алиса попятилась. Сейчас главное - не привлечь к себе внимания ни присутствием на месте операции, ни поспешным бегством с него. Проехаться в отделение за компанию с мародёрами в ее планы не входило. Высокая сводчатая арка вызывает не самые приятные воспоминания, но что поделаешь...

- Алиса! - в ответ на громкий шёпот девочка резко обернулась. Два детских силуэта возникли в проёме со стороны двора. - Тебя не догнать...

- А что, надо? - растерянно спросила Алиса.

- "Твоя рука в моей руке".

- О! Это серьёзное заявление...

Глухие одиночные выстрелы за стеной заставили всех замолчать. Вот тебе и "отделение"... Не сговариваясь, все трое бросились к приоткрытой двери внутри арки, облепленной по бокам ржавыми почтовыми ящиками. Кодовый замок давно выломан, консьержа здесь, похоже, и не было никогда - широкая лестница круто взметнулась щербатыми ступенями прямо от порога, и никакого намёка на пристроенную кирпичную будку. К неистребимому запаху мочи в таких подъездах Алиса уже привыкла, а сейчас было и вовсе не до мелочей. Взлетев на третий этаж, ребята затаились в глуби огромной площадки, на которую выходили только две ободранные двери, прислушиваясь к звукам внизу, готовые в любую секунду бежать на чердак - и дальше по крышам, всё ещё скользким после вчерашнего ливня.

Тихо.

Спустя десять минут можно ввести Алису в курс дела.

Ещё через полчаса - осторожно спуститься...

- Заждался я вас, господа, - прогремел насмешливый голос. - Так, не дёргаемся и медленно вынимаем руки из карманов.

У подъезда стоял Черванев. Тот же буравящий взгляд, то же непроницаемое выражение лица. Но что-то изменилось. Алиса не могла понять, что именно, но чувствовала. От опричника исходило ощущение угрозы, но эта угроза на сей раз была направлена не на них. Целью был другой, другие.

- Спокойно, ребята, - продолжал Кирилл. - Сейчас мы, похоже, в одной лодке.

Вопреки Славкиным ожиданиям, вслед за ними с электрички никто не спрыгнул. То ли рассчитывали, воспользовавшись суматохой, прошмыгнуть в Звенигороде, то ли их взяли ещё в Москве, на станции, после того, как отключилась мобильная связь. Ребята проводили взглядом хвост электрички, растаявший в совсем уже густых сумерках.

- Засветло не доберёмся, - сказала Светка. - Надо на базу, если в поле ночевать не хотим.

Заброшенный сад виднелся от самого железнодорожного полотна - вернее, от насыпи, с которой они скатились. Но не успели густые одичавшие заросли обступить путников, как он уже слился до полной неразличимости с укутавшей землю холодной чернильной синевой. Дорога теперь казалась бесконечной и бессмысленной. Расплёсканные по склону огоньки угадываемого посёлка уползли окончательно. Овраг, проваливающаяся деревянная кладка через какую-то речку... И даже когда скользкие ветки вдруг начали яростно хлестать по лицу, оптимизма и ощущения близости желанной цели не прибавилось ни у Алеси, ни у Алёши. Тощий месяц наконец-то вышмыгнул из-за туч, но в его скудном свете лишь обозначился бесконечный чёткий ритм чёрных, словно обугленных, силуэтов деревьев на фоне моросящей ночи. Глазу совершенно не за что было зацепиться.

Славка, насвистывавший "Нас генералами песков зовут", споткнулся об арматурный прут, чуть слышно выругался. Подобрав его, взвесил на руке и, обхватив, словно шпагу, за несуществующий эфес, начал колошматить застилающие дорогу сухие остовы прошлогоднего бурьяна и пробивающуюся сквозь них гибкую молодую поросль деревьев. По тому, как напряглось всё его тело, как с переменным успехом решительные взмахи "шпаги" в его руке превозмогали охватывающую дрожь, как поникла Светка, оставив все командирские поползновения, как, наконец, густо пророс энергичный Славкин шёпот предательским "того", было легко догадаться и о том, что путь действительно близок к завершению, и о том, что прежде вожделенного отдыха гудящим ногам, возможно, придётся вступить в бой, отвоёвывая позиции для ночлега.

Но, как уже не первый раз в нашем затянувшемся повествовании, тревога оказалась напрасной. Обрезанный вагон-рефрижератор, во время оно служивший жильём сезонных сторожей, не согревался человеческим теплом, по крайней мере, с осени. Можно было облегчённо вздохнуть и браться за дело. Обычный железнодорожный ключ-трёхгранка, на который закрывалась его дверь, в сохранности обрёлся на известном "огненнорозовцам" месте под вагоном.

Быт в вагончике некогда был устроен на внушительном уровне. Каморка с окном напротив входа служила умывальником с подачей нагретой солнцем воды из резервуара под крышей вагона. Раковина до сих пор сохранилась, и в ней среди прочего хлама нашлись до половины обгоревшая свечка и коробок со спичками в плотно закрытой кофейной банке. С нескольких попыток свечу удалось зажечь. Отблески огонька, выхватывая из темноты куски помещения, постепенно складывали их в целостную картину.

В центральной и самой большой комнате - справа от входа - безошибочно распознавалась кухня-столовая. Кирпичная печь с дымоходом, отапливавшая весь вагон, торчащий под потолком патрубок, который когда-то вёл ко второй раковине, выцветший контур газовой плиты и непонятно как сохранившийся от первозданного интерьера массивный, советских времён, кухонный стол. Впритык к печке были придвинуты выдернутые из спальни два лежака - вагонные полки - и пружинная сетка от разобранной койки. Обильно завалены тряпьём, среди которого и армейский бушлат, и речфлотовская куртка с "мясом" от форменных пуговиц. Пустой ящик кверху дном с проломанной доской, очевидно, использовался в качестве стола под стать многофункциональным сидяче-лежачим местам, теснящимся к желанному теплу.

Впрочем, тепло ещё только предстояло организовать.

Обе спальни, слева от входа и за кухней, сейчас контрастировали с кухней своим совершенно не жилым видом. Пришлось изрядно порыться среди царящего там бардака, чтобы найти пару мачете, с помощью которых можно было превратить в топливо сломанные ящики и куски ДСП. В процессе обнаружилась также прошлогодняя нычка картошки - пол-ящика подмороженной гнили, которая, однако, вызвала единодушное воодушевление у Славки, Светки и Никиты. Две банки рыбных консервов из Валериного холодильника, выданные в качестве сухпайка на дорогу, обещали обеспечить великолепную уху!

Посуда, к приятному Алесиному удивлению, оказалась на месте, то есть в кухонном столе. С ложками, правда, вышла напряжёнка. В поисках недостающей девочка долго боролась с застопорившимся ящиком, который никак не хотел выдвигаться. Увы, её усилия не вознаградились: в ящике были только ржавый молоток без ручки и порванные католические чётки. Чёрные бусинки бесшумно перекатывались среди высохших дохлых мух. Алеська машинально взяла оставшуюся часть с пластмассовым крестиком, повертела на пальце. Что-то тёплое шевельнулось в её душе и одновременно острое до боли, похожее... нет, не на молитву - школьный курс православной культуры ("пулемёта Калашникова", как расшифровывали аббревиатуру ПК юные остряки) намертво отбивал охоту и способность молиться даже у тех, у кого она была, - а просто на остановку в продолжительном и бессмысленном беге, когда отключаются и мысль, и воля, живут одни инстинкты. Изматывающий ритм полностью подчинил её себе. А тут девочка, к стыду своему, поняла, что уже давно не вспоминала ни об Алисе, ни о маме, ни о Дашке с Булычёвым. Как там они? Складывается ли у них всё столь же удачно, как у неё, Алеси?

С этой мыслью, с этим стоном она засыпала с ножом в руке над горой гнилой картошки, из которой пока что удалось оприходовать пять-шесть призматических обрубков, плавающих в отдраенной кирпичом кастрюле. Засыпала, что-то отвечая автоматически на Светкины расспросы, становившиеся всё назойливее - настолько, что и сквозь полудрёму Алеська отметила это краешком сознания, - и не сводя глаз с разгорающегося огня в печи, греющего только своим видом и тихим умиротворённым потрескиванием.

Поэт и Воин, Палладин её Высочества, в миру Владислав Владимирович Данилов был не в настроении. Политические пертурбации Петербург пока обходили стороной, но ситуация день ото дня накалялась. Новый герой нашей альтернативной истории в политические разборки не лез, руководствуясь принципом "дуракам не докажешь". Жил тихо, редактировал поэтический сборник "Новое время" и старался не высовываться. Особенно после того, как полгода назад начали шмонать "ролевиков" за "связи с глобалистским подпольем". Бред, конечно; однако новая история России и всего мира не единожды подтверждала: главное - политическая воля, понимаешь. Была б политическая воля - и любой бред, родившийся с хорошей укурки, может получить статус как бы государственного закона.

Ему почему-то повезло, а вот некоторым его товарищам из числа тех, кто в курсе, как носить щит, а как - меч, инкриминировали антироссийскую деятельность и несоответствие исторической миссии России. В общем - лет пять режимного монастыря. После эдакой шоковой терапии Маякоркский и решил лечь на дно.

Итак, Поэт и Воин был не в настроении. Причиной стало электронное письмо одного из бывших миелофонцев - Николая Гринько aka Джазмена. Письма из забугорного Интернета (Джазмен теперь жил в Финляндии) приходят не каждый день. От Джазмена - и того реже. А с таким содержанием... Николай почти открытым текстом просил Маякоркского встретиться на "нейтральной территории", чтобы передать "подарок от старого друга".

Данилов читал письмо, кусал губы и мысленно клял Джазмена последними словами. Конспиратор долбаный. Не знает, что ль, какая тут ситуация? Нашел время!

Но последняя фраза в момент остудила вулкан негодования. "Неизменный персонаж твоих виршей скажет тебе большое спасибо (она тут)".

Маякоркский резко поднялся, шаркающей кавалерийской походкой пересёк комнату и застыл у окна. Ещё пару лет назад он счёл бы подобное письмо шуточкой из числа тех, коими он во время оно и сам был не прочь развлечься. Он, понятное дело, никогда не принимал всерьёз комичных "проектных" разговоров, время от времени звучавших на официальном форуме Фильма. Читал "В ночь перед поединком", посмеиваясь. Как же, приедет Наташа просить помощи - щас!

Но теперь, он чувствовал, время игр кончилось. И письмо Николая, и ряд довольно загадочных событий прошлого и настоящего, захвативших в свой водоворот нашего незадачливого кавалера ордена Тельца и Пегаса - всё это теперь складывалось в вектор. Вектор событий.

А значит...

Маякоркский усмехнулся. Да, затупился меч, заржавели доспехи, отощал конь. Но разве это делает из человека воина? Почему-то вспомнилось: "И наган на кожаном заду сам собой не сделает ковбоя".

Светоч Орков был полон решимости вступить в бой. "Может быть, меня даже наградят", - вспомнилась ему фраза никулинского персонажа.

На награду Поэт и Воин не особенно рассчитывал, а вот продолжение фразы его смутно беспокоило. Вопреки решимости.

- Мы сейчас в одной лодке, - повторил Черванёв, - и в наших общих интересах её не раскачивать.

Странное было чувство. Сколько ему приходилось видеть людей, простых людей, гражданских, в их глазах он всегда встречал тщательно скрываемый страх. А эта Алиса смотрела сейчас на него как на равного. "На равного".

Кирилл попробовал на вкус это слово. Странно и непонятно. В "Анафеме", как и в подразделениях, где он служил ранее, господствовала (что неудивительно) Её Величество Иерархия. За годы службы и одинокой жизни он привык смотреть на мир как на простейшую систему "хозяин-раб". Кто-то хозяин для него, для кого-то - он. А эта девочка...

В последние годы Союза на идеи "равенства и братства" смотрели как на что-то неприличное. Спустя же десятилетие авторитетные психологи и социологи заговорили об уникальности каждого человека, о том, что нельзя ставить на одну планку работягу-слесаря и бизнесмена, сделавшего состояние на "подсиживании" себе подобных. Кирилл все это время не имел собственного мнения по столь щекотливому вопросу, отделывался общими фразами о том, что Бог любит каждого, а он - лишь оружие Всевышнего. В идеале всё понятно: обожение есть уподобление людей Богу, то есть превращение в клонов. Одинаково мыслящих, одинаково радостных, одинаково судящих, говорящих одно в одном духе и одних мыслях. Но как оно должно быть здесь, на земле, во дни нашего воинствования? Очевидно, смотря по историческим обстоятельствам, как выгодней Отечеству и Церкви...

Но сейчас и здесь он внезапно осознал простую истину - каждый человек индивидуален, и это его главная ценность. А понятия равенства или неравенства придумали те, кто хотел сделать людей одинаковыми, недумающими функциональными единицами.

- Угу, мы загнали друг друга в угол, - ответила Алиса, давая понять, что распознала цитату из Честертона.

Впрочем, это было правдой безотносительно к источнику.

"Лада" цвета мокрого асфальта мчалась на немыслимой скорости сквозь вечернюю Москву. По перекрытым улицам – не притормаживая перед постами с автоматами наперевес, а лишь снижая скорость настолько, чтобы можно было рассмотреть номера. Через перекрёстки, заблаговременно подмигивающие красным светом на все стороны. Через безлюдные лабиринты каких-то заводов, складов и автопарков, ворота которых приветливо распахивались. Линия потенциального фронта, изрезавшая город на две причудливо сплетённые и взаимопроникающие части – словно лес и плато на Навсикае, словно территории сетевиков и натуралов на Крокре – для Черванёва как будто не существовала. Он уверенно чувствовал себя по обе стороны. И между делом ненавязчиво демонстрировал это Алисе.

Шелест радиопомех заполнял салон. Все коммерческие станции вырубились сразу после отключения МТС, работал только "Маяк", гоня в эфир звуковую версию того же телемарафона из Останкино.

- ... Жителям настоятельно рекомендуется не покидать мест своего жительства, указанных в паспортах подданных Свободного Союза, гостям столицы - оставаться в резиденциях, предписанных документами о временной регистрации. Распространители слухов о введении в городе чрезвычайного положения будут караться на месте по законам времени мирного труда и отдыха граждан, гарантом которого выступает законный Государь Император.

Опричник вёл машину, боковым зрением приглядываясь к Алисе... Наивно было бы предполагать бескорыстность его мотивов. Алиса и не предполагала. Было ясно, что Черванёв просто хочет докопаться до сути и не без оснований видит в ней ключ если не ко всему, то ко многому. Ладно, пойдём навстречу его поискам...

Ребята на заднем сидении притихли, младший даже начал дремать. Об их существовании словно забыли. Убаюкивающий темп беседы Алисы с опричником гасил ощущение скорости, с которой за стеклом проносился и таял затопленный страхом город. Но в этой неторопливости и обманчивой непринуждённости Кирилл впервые за много лет переживал настоящий кризис... «мировоззрения» было бы сказано громко и преждевременно, но вот системы жизненных ценностей и преференций – без сомнения. Необычней всего было то, что Алиса ни в чём его не пыталась убеждать. Она просто задавала ему вопросы... не сократовские, с хитро спрятанными ловушками, исполненные яда лукавой мудрости, а по-настоящему недоуменные, вызванные искренним желанием понять человека, которого от тебя отделяет глухая непроницаемая стена. Их детская наивность обезоруживала и не давала их проигнорировать. Вопросы, которые всегда боялся задать себе, и не было рядом никого, кто бы помог это сделать... они, как волны, накатывали один за другим, и каждый разил точно в цель.

Действительно, какой смысл искать персонального виновника своего позора, если очевидно, что подлинным виновником (первопричиной, как уточнил бы Бродяга) является сама Система? Какое бы место ни занимал в ней человек, он никогда не возвысится над ней, не станет больше её, ибо условием включения в Систему любого элемента является отчуждение его субъектно-волевого компонента, перераспределения его в интересах целой Системы. Глупо мстить человеку, на месте которого ты поступил бы точно так же. И даже в том, что он, а не ты оказался на этом самом месте, вина не его, а Системы. Кирилл посвятил этой Системе всю свою жизнь, немало сделал для неё и потому дерзал рассчитывать на элементарное уважение. Если не на пресловутую прозрачность отношений, то хотя бы на объективную оценку его заслуг. Он безоговорочно признавал за Системой суверенное право лишить его жизни и чести, использовать как разменную фигуру в высших интересах и даже отторгнуть как инородное тело. Он был готов претерпеть с её стороны любую подлость и предательство – и заранее признавал её правоту, поскольку Система по определению всегда права и выше человеческих представлений о подлости и предательстве, о добре и зле. Но стать участником нелепого фарса оказалось выше его сил. Система высмеяла и растиражировала на потеху толстосумному быдлу не что-то там, а саму фанатичную преданность ей со стороны Черванёва, его упоение Работой, которую он не называл Служением только потому, что его профессии свойственно презирать всякий пафос и всякую сентиментальность. В экзекуторской он позволял себе расслабиться, не сдерживать эмоции, будучи уверен, что уж в эти-то моменты его не видит никто. Или, по крайней мере, видят только те, кому положено. Он жестоко обманулся. Система не только не оставила ему лазейки, где он мог бы чувствовать себя самим собой, не стесняясь себя, но и беспощадно высмеяла это крамольное желание.

Значит, именно Система является его врагом и потенциальным объектом справедливой мести.

Как только Черванёв сформулировал для себя этот вывод, руки сами собой напряглись, чтобы резко крутануть баранку, а затем врезаться на полной скорости в ближайшую стену. Другого выбора попросту не было. Но Алиса продолжала говорить – а главное, продолжала задавать вопросы. И мысль о том, что Системе действительно можно отомстить, что её стоит попытаться разрушить изнутри (не только для удовлетворения личных амбиций, но и для общего блага: ведь даже самый преданный слуга Системы считал её не благом, а безальтернативным злом) – мысль, абсолютно нелепая для любого мало-мальски знакомого с Системой, а для тех, кто составляет её стержень, попросту немыслимая, начинала казаться ему не такой уж абсурдной. Где-то не в очень отдалённой перспективе даже притаилось понимание того, как достичь этой цели.

Система требовала от него умения вычислять, анализировать, прогнозировать. А здесь было необходимо думать. Это оказалось нелёгкой и непривычной задачей. Но по-своему увлекательной...

...Когда Алиса убедилась, что на ломящейся от бэтээров Комсомольской площади её никто, кроме усердно несущих вахту Дашкиных "бойцов", не ждёт, было решено отправляться к месту общего сбора.

- В Звенигород, - твёрдо сказала Алиса.

Она колебалась довольно долго, прежде чем открыла Черванёву все карты. Не то, чтобы продолжала ему не доверять – было абсолютно ясно, что цели у них общие и останутся таковыми ещё долго. Не то, чтобы неудачи с Беляковым и Императором научили её дуть на воду. Колеблясь, стоит ли принимать протянутую Кириллом руку, она оценивала ситуацию совершенно в другом ключе: не степень исходящей от него потенциальной опасности, а пользу, которую можно извлечь из такого союза. По всему выходило, что польза действительно велика. Достаточная, чтобы рискнуть – причём, как это ни похабно, не только собой. Незаконченный спор с Ларой продолжался, и Алиса терпела в нём очевидное поражение. Похоже, ей и впрямь не избежать чудовищного выбора, о котором трудно и помыслить: либо увеличить коэффициент угрозы, нависшей над близкими людьми ради перспективы снизить его над всеми (включая их же), либо своим бездействием оставить всё как есть – при том, что финал известен, отклонение текущего хронопотока от реального в обозримом будущем прямо пропорционально его течению. И в этом выборе, как предвещала Лара, не избежать и короны, которой так стремятся увенчать её крокры. Самоустраниться не удастся - по крайней мере, не раннем этапе, пока не починен общественный механизм. Лукашин продемонстрировал ей это со всей очевидностью.

Что ж, уроки усвоены. Если не удаётся играть по своим правилам, сыграем по вашим. Гамбит – не капитуляция. Алиса знает свою цель и оставляет за собой возможность выбора средств.

- Ўсё. Пярэрва.

Голос родился в глуби монотонно гудящей тишины, заполнившей совмещённые пространства сознания и вселенной, и разрушил её. В ту конденсирующуюся долю секунды, когда тысячи наноприсосок – спиц, насквозь пронзающих окаменевшую толщу мозга – разом вывинтились из вновь локализованной черепной коробки.

"Улица Перерва... дом... квартира 177", - задёргался в памяти Мурашкевича обрывок какого-то адреса и тут же погас под наплывом боли в вывихнутом на дыбе плече. Остальное тело тоже не заставило себя ждать, собираясь по молекулам вслед за возвращающейся болью. Чёрт, а ведь он даже радовался, когда она исчезла под щелчком сомкнувшегося на затылке обруча.

Правда, недолго. Полковник мог сказать это со всей определённостью, потому что радость улетучилась раньше, чем время.

Неудивительно, что возвращение боли стало кайфом покруче любого оргазма. Только вот никакому безумцу не захочется пережить его вновь: ведь для этого придётся вновь пережить Тишину...

Кстати, не факт, что её можно пережить дважды. Пере-жить... Перерва.

Стены бункера ещё обтекали его, одновременно расступаясь, расходясь, словно круги на воде, постепенно обретая чёткость очертаний. Вот и родная дыба. Прикольно наблюдать её со стороны.

Сколько времени он провёл на ней? Вечность?

Под обручем знал точно – два часа девятнадцать минут. Со всеми бесконечными чередованиями растяжек и "отдыха", маканиями в "пруд" (при чём тут пруд?) головой... Что-то не верится. Не успел бы он с ней срастись и породниться так, что и мечтать перестал об освобождении. Или заморочки со временем начались ещё до обруча?

А с другой стороны, – какой был смысл и в этих двух часах? Ну да, правда, которую он, собственно, и не пытался скрывать, слишком нелепа и невероятна, чтобы в неё поверить. Но к чему тогда вся эта комедия с пытками? Применили бы обруч сразу!

Тогда, под обручем, он понимал, почему они этого не сделали. Теперь мог только строить догадки. Помнится (или просто мнится?), они были "в" этой Тишине. Другой её стороной. И похоже, его эмоции, оторванные от субъектной воли, переживались ими "там" как свои. Не потому ли так покрыты испариной их сползшие набок лица? Его, Полковника удвоенное лицо, дважды искажённое в гротескных ракурсах.

- (думаешь (необходимость (повторепетия этого | ты ?? – понимание слов космолингвы ещё держалось в остаточной памяти Дениса, но синтаксис ускользал.

- Да нет. Нема сенсу, - Крыс, кажется, продолжал говорить по-белорусски. Это ведь Крыс? Хрен их разберёт. Оба в его личинах, появившихся не сразу и как-то незаметно, но тоже бесконечно давно. "Коля может быть не только один, но и два. И три". Психологическая атака? Или попытка, приняв его облик, "расслышать" его, не прибегая к обручу? Уже забыл. Под обручем знал, конечно.

Э-э, как там пользуются этим органом?

- И... не... надейтесь, - прохрипел Полковник, осторожно ворочая каменными челюстями. Рот наполнился кровью.

- А мы и не надеемся. Экзистенциально неспособны, - хмыкнул Весельчак. – Право, первая твоя шутка – про нашу виртуальную матушку-цвельфийку – была намного смешнее.

- He got into a bad mood, - мрачно констатировал Крыс.

- Почему же? Он сам - шутка Странников. И я её очень даже оценил. Главное, развести нас дважды на одном и том же!

Крыс резким рывком потянул на место свисающее лицо. Но неаккуратно. Рот переполз с правой щеки на левую.

- Кто бы возмущался! Держать в руках данные замеров Алеси – и не увидеть, что имеешь дело с обычным генотипом, с пустышкой?

- А ты бы на моём месте сообразил? – не на шутку обиделся Весельчак – настолько, насколько вообще способны обижаться псевдосапиенсы. - Меня, знаешь ли, как обухом по голове хватило, когда я понял, что это не ЕЁ данные. А то, что и джедаями в её роду оказалась не та ветвь, на которую мы думали, дошло уже позже.

- Вот это и странно, что позже. Не укладывается в голове.

- Да? А то, что джедай - "Садовский", укладывается? Нет, ну какой из него джедай, скажи на милость. Я про старшего.

- А вот не надо было этого варианта исключать. За сорок лет не привык к сюрпризам? Пора бы.

У Весельчака, уже придавшего своему лицу адекватную форму, глаза полезли на лоб:

- Если ты такой умный, почему сам «Мэтрикса» не прозвонил, пока он был на твоей территории? С «Садовским» я лопухнулся, признаю...

- Действительно! Анализировать психотип – и ничего не заподозрить!

- Да там ведь приходилось заниматься не столько им, сколько окружением, - не сдавался Весельчак. – Изольду на нём сфокусировать. Дальше-то всё по накатанному... У него отклонение от поведенческих стандартов минимальное. Разве можно было предположить?

- Нужно! Маскирующийся джедай – это как раз нормально. Субъектные на Глюкдаде поначалу тоже палились на заниженных показателях отклонения. Переигрывали, пока не приспособились.

- Да у него-то они и не занижены. В пределах нормы. А вот с этим, – кивнул на Полковника, - всё было так очевидно. Типичный джедай, хоть наглядное пособие из него делай.

- Тоже мимикрия. И тоже с перехлёстом. Как мы это раньше не поняли?

- А что тут поймёшь, когда правила игры меняются с каждым ходом? Субъектность, будь она неладна.

Крыс вдруг зашёлся мелким ехидным смешком:

- Ты в главную хохму ещё не въехал.

- В какую? – удивился Весельчак.

- С нами не просто играли всю дорогу открытыми картами. Именно этим и обыграли. Если бы мы с тобой не искали подвоха там, где его нет, если бы не применили обруч...

У Весельчака начала отваливаться челюсть. Вполне естественно и по-человечески:

- Ты хочешь сказать...

- Ну! Он же узнал это состояние...

«Узнал», - подумал Полковник.

И последний элемент паззла встал на своё место.

Он ведь и сам не мог понять, откуда у него эта неизгладимая уверенность, твёрдое знание того, что он попадёт в их руки. Неизвестно, как и когда, но попадёт. Безусловно. Это уже состоявшийся факт его биографии, хотя и будущей. Когда Марианна инициировала его в Проект (она тоже считала его джедаем, хе-хе), когда из перелопаченных архивов форумов и чатовских логов всплыли недостающие звенья, понятные только ему, так что вся картина обрела, казалось бы, целостность и законченность, - тогда же практически сразу возникло ощущение какого-то подвоха. Денис явно знал больше, чем все остальные. Чем-то мрачным тянуло из узкой щели между заклинившими створками прошлого и будущего.

Обрели смысл и законченность аморфные детские страхи, кошмары, время от времени возвращавшиеся к нему на протяжении всей жизни, не оставляя по пробуждению никаких подробностей - лишь память о неизгладимом ужасе, который в очередной раз настиг тебя во сне. Хотя со временем они становились всё определённей. Словно с неизбежностью припоминал нечто напрочь забытое... или напротив, забывал – по-зазеркальному.

Они никак не влияли на будничную жизнь Дениса, но когда блестящая в её пыли россыпь самоцветов сложилась для него, как и для других, в проектную мозаику, на ней нашлось место и для этих мрачных пятен.

Он чувствовал, что обречён. И чем нелепей и немотивированней казалось это ощущение, тем сильнее он ему доверял. Оно явно исходило из того же источника, что и сам Проект. Глюков подобного рода за Полковником не водилось – значит, это не глюк, а правда. Непонятно, только, куда с этой правдой деться. Проектных подсказок ожидать не приходилось – всё зависело только от него. Понять бы ещё вес и цену этого "всё"...

Сейчас, под обручем, он дошёл до исходной точки этих ощущений, память о которых наполнила не будущее, как обычно, а прошлое. И удивлялся, что жизнь продолжается и за этим рубежом, прорваться за который он не надеялся.

- Но как? – не мог успокоиться Весельчак. - Такой эффект бывает у одного на сотню тысяч!

- Именно. Он не джедай. Он проскоп. И вот это ОНА унаследовала как раз от него.

- Получается, мы собственными руками...

- Да! А что нам оставалось? Вся линия его поведения однозначно вела к тому, чтобы мы использовали обруч. Зная, чем это чревато для нас самих, что будет торкать и колбасить от разнонаправленных векторов остаточной субъектности доноров и от ощущения близкой Пустоты. Классическая фатальная воронка - чем дальше, тем детерминированней. Если даже нгאв с их хвалёной свободой выбора так редко эту самую свободу реализуют...

- Да уж чаще, чем среди них встречаются проскопы, - с ехидцей перебил Весельчак.

- Чаще, увы. И частота эта прямо пропорциональна степени наших прогрессорских действий. Третий закон Ньютона, матива.

- Надо же, какое откровение!

- Откровение не откровение, но что-то мы редко себе в этом признаёмся.

- А смысл? Даже если эта зависимость абсолютна – разве остановит она нашу борьбу с нгאвизмом? Борьба предопределена до нас, заложена в нашей природе.

- Но ты понимал под обручем, что она обречена?

- Не помню.

- А серьёзно?

- Предпочитаю думать, что это его ощущение нам передалось. Очень уж оно у него ярко выражено.

- Я что-то не заметил.

- Нет, не эмоционально, а мотивационно...

«Ещё бы!» - подумал Полковник, позволив себе изобразить улыбку из-под корки крови, запёкшейся на губах.

...Рефлектировать было некогда: время "П" могло настичь в любой день. Психологически трудно оказалось, в силу понятных причин, наладить мосты с Джазменом, но надёжней канала не существовало. С другой стороны, Гринько последний, на кого можно подумать, отслеживая его тайные связи, а это есть гут. По-настоящему серьёзной моральной проблемой стало подключение к операции Ласа. Проектные данные однозначно свидетельствовали, что тот в нужный час должен быть в Москве, и кроме Мурашкевича его туда никто не доставит. А в кошмарах последних лет Сашка вроде бы был рядом с ним. Собственно, он был там и раньше, но до их знакомства не идентифицировался. Так или иначе, его приходилось тащить с собой – прямо в глотку дракону ужасному. А там – обычная для Проекта неопределённость и, возможно, роковая ошибка Полковника, запутавшегося в интерпретации МИВовских коанов. Это не давало покоя. Даже тогда, когда маленькая бандероль отправилась авиапочтой из Буэнос-Айреса в Финляндию, и Денис, как планировал, превратился из курьера в приманку для крокров, путающую следы и заманивающую в глушь. "Капитан Врунгель" не зря был в детстве любимым мультфильмом...

Не давало покоя и сейчас.

Судьба Зеркала, ответственность за которое Денис с облегчением спихнул, волновала его, признаться, гораздо меньше. Но ещё сильнее, чем Лас, беспокоила Наташа. Это тоже было его самочинной инициативой – попытаться задержать её в Европе, не пустить в эпицентр назревающих событий. С Алеськой-то ничего не случится, коль скоро её будущая правнучка нарисовалась, а вот Наташа свою роль в истории уже отыграла. Так что лучше перебдеть, чем наоборот. И об этом решении Полковник не жалел. Мучило одно: не ошибся ли он, доверившись с этим Сергею? Тип хоть и проектный, но мутный и скользкий. И на чьей он стороне – Ариман его знает...

Оказывается, последние слова Денис прошептал вслух. Достаточно, чтобы быть услышанным и понятым крокрами – даже ещё не окончательно оклемавшимися после обруча.

- Кто «на чьей стороне»? Пейсатель? – переcпросил Весельчак. – Представь себе, таки на своей. И вашим, стало быть, и нашим. Задержать-то дражайшую твою в Брюсселе задержал, как ты просил, но своеобразненько так. Чтобы искать, если что, не пришлось. Поэтому извини, но мы её из уютного укрытия изымаем.

- Зачем? – простонал Денис.

Крыс отстранил собрата и вплотную приблизился к пленнику. Полковник видел над собой собственное лицо, но оно было чужим и враждебным. Впрочем, и отражение в глазах пирата выглядело не лучше. А веки не двигались, и взгляд невозможно было отвести.

- Значит так, коллега, - сказал он вдруг знакомым голосом священника, пародируя, надо полагать, их недавнюю дуэль взглядами на борту самолёта. – Раз уж ты был с нами настолько откровенен...

- А мы, свиньи такие, этого не поняли и не оценили, - захихикал Весельчак.

- Вот именно. Короче, не будем играть в «Угадай мелодию». На след Зеркала мы вышли (Гринько – неожиданный ход, ага). Перехватить его – дело времени. Которое, не скрою, утеряно, пока мы тебя кололи и искали тройное дно там, где его нет. Что творится в России, ты знаешь. И правильно догадываешься, что твоя, хм, дальняя родственница приложила к этому оч.умелые ручки.

- Ага, - снова влез Весельчак, - коварная – вся в тебя. Мы так продуктивно пообщались, казалось бы, пришли к взаимопониманию. И вот, стоило одну оставить – тут же бежит и устраивает государственный переворот. Никому нельзя верить!

- Плохо стерегли, - злорадно процедил Полковник.

Теперь уже Весельчак в свою очередь отодвинул плечом Крыса.

- Много ты понимаешь! Я для неё надёжный замóк сконструировал. Поместил под присмотром Императора, а к нему поставил присматривать одного... космодесантника специально подобранного. Это два полюса, расположенные таким образом, что отрываясь от одного, она неизбежно попадёт в поле притяжениия другого. Пущай девочка побегает, порезвится. Только оказавшись между двух жерновов, готовых сокрушить друг друга, остаётся либо дать себя перемолоть (но это вариант не для Алисочки), либо встать на сторону одного из них (и не важно, чью именно: нас устроит любой исход поединка), либо активно противостать и тому, и другому – то есть делать именно то, чего мы от неё добиваемся. И, чем более усугубится кризис власти, которая сейчас ожидает наших команд и потихоньку разваливается без них, тем скорее она себя проявит.

- Да только, - перебил Крыс, - ты нас обвёл вокруг пальца. Мы не сомневались, что Зеркало у тебя. Я вёл тебя от Аргентины, а когда ты устроил этот фарс с угоном, вызвал на подмогу Весельчака. Благо, фигуры он уже расставил, и побег Алисы на этот раз не спутает карты, а станет частью нашего замысла. И если даже она отыщет след Шкатулки, который мы упустили, без Зеркала от неё не будет толку.

- Но теперь, судя по тому, что Гринько бесследно пропал, Зеркало уже в России. И по неотслеженному проектному каналу его пытаются доставить ЕЙ.

- При том, что она на свободе...

- А развал властных структур, который был нам на руку, начинает играть против нас, затрудняя поиск Зеркала.

Денис давно уронил голову. Держать её не было желания, радоваться услышанному – сил. Он уже понимал, к чему клонят крокры.

- Короче, - резюмировал Крыс, - если дело примет нежелательный оборот, нам будут нужны заложники. Так что готовься к встрече с супругой.

- Сашку отпустили бы, а? – Полковник прекрасно понимал тщетность этой просьбы. Поэтому и просил. Для пущей надёжности. Лас ведь должен быть в Москве и сделать свой, неизвестный Полковнику, но рассчитанный авторами Проекта ход.

Крокрысоловка сработала.

- С какой это стати? Разве он не друг семьи, разве за него нельзя поторговаться?

- А я думаю, обойдёмся и без него, - сказал вдруг Крыс.

- То есть как «без него»? – удивился Весельчак.

- Без него в качестве заложника. Он выгодней будет в другой роли.

- А, в тг’авле Пейсателя? Потянуть ниточку от его друга и загнать в угол?

- Ну да. Пора же его на место поставить. Он, кажется, не отдаёт себе отчёт в том, кто и для чего его раскрутил в Евросоюзе. Свою игру вздумал вести. Поезжай теперь в слабо контролируемый Брюссель за Натальей вместо того, чтобы вплотную заняться охотой на Зеркало...

- Стоит ли с ним вообще после этого связываться?

- Стоит. В него слишком много вложено, чтобы так взять и бросить. Травля начнётся, станет шёлковым. Расстелется. Он чересчур засибаритствовал, чтобы быть в состоянии сопротивляться.

- Ну да, это Лукашин уже отработанный материал... Вот, кстати, и роль для мистера Беломорса. Если Лукашина не грохнут раньше, сделаем это сами его руками. И докажем причастность к теракту Пейсателя.

- Разумно. Двух зайцев одним взрывом. Который совершит... правильно, Александр Ульянов. Не находишь ли в этом имени нечто провиденциальное?

- Как говорят наши уважаемые оппоненты – проектное, хе-хе...

То ли крокры, забыв о Полковнике и обсуждая свои планы, вновь перешли на космолингву, то ли могучий организм начал сдавать в борьбе с последствиями пыток и Тишины, но дальнейшие слова начали терять для него смысл, превращаясь в тонкий назойливый гул. Бункер снова поплыл. Две собственных копии неотступно возвышались над ним, и Денис уже не мог с уверенностью сказать, где оригинал. Дыба выглянула из-за спины, качнулась со скрипом, и он с удивлением узнал в ней ещё одного своего клона. Тощего и деревянного, но вполне аутентичного, ехидно подмигивающего скрипучим взглядом.

«Глюк», - догадался Денис.

«Сам ты глюк», - ответила стена, вскипающая бетонными пузырями, на каждом из которых проявлялась и снова таяла рельефная маска Полковника, задавая медленный, леденящий ритм.

Мурашкевич почувствовал, как становится неотъемлемой частью этой стены.

Светка подняла всех затемно. Нужно было скорее добраться до места встречи, которое, как известно, изменить нельзя. Выпили несладкого чаю (один пакетик вчера сэкономили) и вышли из вагончика. Небо на востоке наливалось мутной серостью. Вчерашние мысли о судьбе остальных, притупленные сном, вновь набросились на Алесю, рисуя ужасающие картины. Самое страшное - это неизвестность.

- Ладно, пошли, - хрипло произнес Славка. - Время не ждет.

"Это не игрушка, это Время", - эхом отдалось в Алеське воспоминание. И странно, но совершенно неуместная цитата встряхнула ее, заставила сердце быстрее биться, а мозг - думать. Всё скоро выяснится.

- Ты чего?

Лёшка смотрел на нее с тревогой.

Алеся улыбнулась и махнула рукой - вперёд.

Вагончик скрылся за ветвями деревьев.

Через час они, пересекши жидкую рощицу, шоссейное полотно и угрюмую цитадель очистных сооружений, выбрались к реке. Некоторое время шли вдоль неё, пока впереди не замаячил размытый в рассветных сумерках мост, подмигивая двумя фонарями - на большее в городском бюджете не было денег. Дальше двигались по азимуту - резко свернув от реки мимо начавшейся было лесополосы, навстречу просыпающимся домишкам за глухими заборами... По пути через кладбище повеселевший Славка на пару с Никитой начали было рассказывать страшные истории про неупокоенных мертвецов, но Света только фыркнула, как рассерженная кошка. Не до шуток сейчас.

Заброшенная фабрика игрушек сейчас походила на чудом уцелевшее после бомбардировки здание – пустые глазницы окон, частично обрушившаяся крыша, горы мусора. В белом свете прожектора все выглядело особенно нереально, как дурной сон. Ребята замерли. Наконец, Света сделала шаг вперед, за ней – Славка, не желающий ни в чем уступать.

Так, шаг за шагом, ребята продвигались в направлении входа. Но когда до двери осталось пару метров, она распахнулась, и темная фигура появилась на пороге. И тут показала себя Алеська - у нее сдали нервы. Она бросилась вперед на неведомого врага и закатила тому звонкую оплеуху. Последующие события воспринимала словно сквозь туман - как ругалась бледная Дашка, держась за ухо, как что-то доказывал ей Булычев, как ухохатывались Никита со Славиком...

А потом всё куда-то поплыло в томительном и бесконечном вальсе.

До Выборга Маякоркский добрался без приключений, если не считать таковым пробитое колесо. Машину сквозь душную пелену весеннего северного рассвета вёл "на автомате", прокручивая мысленно всё то, что могло иметь отношение к Проекту. Конусы света ложились на серую ленту дороги, изредка полыхая белым на полосах разметки.

В свое время "вирши", как выразился Джазмен, он писал забавы ради. Ну да, любимый фильм, море эмоций... Но пора становиться взрослее.

Данилов говорил себе это всякий раз, когда подкрадывалась мыслишка: неспроста это всё, неспроста. Даже виртуальный суд он устроил для того, чтобы успокоить собственную мятущуюся душу. А теперь, видимо, придётся платить по векселям.

Замелькали окраинные новостройки города. Рандеву, судя по намёкам в письме, было назначено у почтамта на Ленинградском шоссе (приколист, блин), и оставшийся час Маякоркский колесил по улицам, пытаясь выявить возможный "хвост". Хвоста не было. Светоч не питал особых иллюзий насчёт своей шпионской крутизны, но видимое отсутствие наблюдателей все же немного успокаивало.

Железного коня он оставил на стоянке и последние два квартала прошагал пешком.

Возле почтамта никого не было. Светоч Орков чертыхнулся, зашёл на почтамт, никого, естественно, не обнаружив и там.

Помянул "незлым тихим словом" Джазмена с его визави и собрался уже назад, как его подергали за рукав. Данилов опустил взгляд - рядом с ним стоял пацан лет десяти в длинном, явно с чужого плеча, рваном пальто, один рукав которого был когда-то оторван, а потом грубо прихвачен толстыми нитками.

- Чего тебе? - не слишком приветливо поинтересовался Маякоркский. Он уже жалел, что вообще приехал сюда. Сейчас бы домой, кофейку, и не забивать голову всякой ерундой...

- Пода-а-айте на пропитание-е-е, - монотонно затянул оборванец.

Маякоркский торопливо выудил из кармана мелочь, сунул в ладонь попрошайке и быстро зашагал обратно. Всё! Хватит!! Надоело!!!

Лишь подойдя к машине и перерывая карманы в поисках ключей, Маякоркский наткнулся рукой на небольшой твёрдый свёрток...

- И что дальше? - растерянно пробормотал Поэт и Воин. Вслух от неожиданности.

Свёрток он осторожно распаковал в машине, предварительно заперев дверь и плотно подняв стекло.

Больше всего это напоминало... да не напоминало ничего. И этим пугало.

Форму прозрачного кристалла, извлечённого Даниловым из-под толстого слоя ваты, описать было трудно. Практически невозможно. Просто не существовало аналогов, от которых можно было бы отталкиваться. За бесконечными преломлениями света в лабиринтах колючих звездчастых граней оставалось лишь одно ощущение. Ощущение замысла - разумного и... нездешнего. На игру природы это совсем не походило.

- И что дальше? - повторил Данилов.

Он ещё раз рассмотрел мешочек из плащёвки, вывернул его наизнанку, аккуратно расправил ватный комок. Даже понюхал его - и тут же устыдился собственной глупости. Никакого намёка на записку или дальнейшие инструкции.

Инструкции, инструкции... знакомое слово. "Инструкции по хронобезопасности составлены в будущем и потому попадают под действие инструкций по хронобезопасности. В связи с этим они не могут быть опубликованы. Извините"... Шутка юмора такая.

Ясно одно: в Выборге ему придётся задержаться. А значит, задача номер один - чего-нибудь пожрать.

Не проехаться ли до Круглой башни? С исчезновением шведских и финских туристов, спасавшихся от "сухого закона" и оплачивавших свою ностальгию по утраченным территориям в свободно конвертируемой валюте, понтовый ресторан в этом обрубке былой фортификационной мощи города, разумеется, загнулся, третий этаж закрыт. Но бренд есть бренд, так что забегаловка на втором этаже с остатками псевдосредневекового интерьера оставалась самым приличным фастфудом в городе.

Рыночная площадь встретила Маякоркского зловещей тишиной и таящимися на отшибе лоточниками угрюмого вида под блезирной вывеской "Вся фигня за три рубля", скучающими в ожидании настоящих покупателей настоящего товара. Приземистая ротонда послушно стояла на том же месте, куда воткнул её Ханн Берген почти полтысячелетия тому назад. В начале двадцатого века её судьба всерьёз оказалась под угрозой - такое одоробло, пусть и освящённое столетиями, явно не придавало презентабельности выросшему по соседству банку. Тогда-то городские власти и занялись ею по-настоящему.... Бывший банковский работник усмехнулся пронёсшимся в голове параллелям.

В ожидании приличного завтрака приятно защемило в районе печени. А на сердце... нет, как ни странно. Это всё же не башня Олафа, ага. Вот к замку он бы ни за что не сунулся. Даже если бы его после известных событий не закрыли на обещающую стать вечной реставрацию.

"Приличный завтрак", как и ожидалось, отличался весьма неприличными ценами. Маякоркский не мог не соблазниться блюдом с названием "Солянка по-ингерманландски". Достаточно смело по нынешним временам. Откровенней даже, чем развешанные между окнами якобы-скандинавские флаги с крестами - фантастических и геральдически невозможных расцветок, но всё же... Солянка, само собой, оказалась на поверку тривиальнейшей тушёной капустой, с приятной пикантной остротой, вперемешку с кусочками жареной картошки и мяса (впрочем, Маяк, яко постящийся, заказал вегетарианский вариант). Вперемешку с рисом и мясным фаршем капуста называлась уже ленивыми голубцами, ну и сама по себе шла одним из пяти типовых гарниров к типовым блюдам. Стандартный российский общепит с доплатой за претензию на стиль. Почему-то вспомнился рассказ друзей, в своё время разрабатывавших в каком-то городе дизайн элит-ресторана "Камелот". Заказчик требовал, чтобы всё было "по-настоящему" - целевая клиентура, мол, не лохи. Ребята постарались на совесть. Фишкой интерьера должен был стать камень с торчащей из него половиной меча - бесплатный аттракцион для подвыпивших посетителей с шаловливыми ручками... Самое смешное, им даже заплатили по полной. А потом смету пересмотрели и урезали. Заморачиваться с изготовлением средневековой мебели по чертежам не стали - предпочли готовую и обычную, хотя и дорогую. Главный босс, которому кто-то напел, что обилие наворотов есть китч, принялся собственноручно перерабатывать проект и вошёл во вкус. В итоге от первоначального замысла осталась только вывеска. Камень, правда, установили - успели вырубить прежде, чем поменялась концепция. Но вместо меча на него в конце концов водрузили... писающего мальчика, которого завсегдатаи, чтобы хоть как-то оправдать название ресторана, прозвали "молодым Артуром".

Всё же червячок, с утра сосущий под ложечкой, был заморен. А вот тревога никуда не делась даже под наплывом воспоминаний из прошлой жизни. Светоч Орков сидел, откинувшись на спинку стула, попивал кофе, а в голове зудела одна-единственная мысль, не дававшая покоя вот уже нескольким поколениям русской интеллигенции - что делать.

По "делу ролевиков" Выборг пострадал больше других. Те, кто ухитрились выкрутиться, по возможности сменили телефоны и начали дуть на воду. Значит, на старых боевых товарищей рассчитывать не приходилось. Подставлять их Маякоркский не хотел. Сами справимся.

Приняв окончательное решение не задерживаться больше в городе, Светоч машинально выглянул в окно, возле которого расположился со своим завтраком. Позже он будет напряжённо вспоминать, настигло ли его в эту секунду озарение, заставившее это сделать, или же всё произошло случайно. Как бы то ни было, но именно в этот момент несколько дэпээсовских перехватчиков и фургон, сохранивший с тридцатых годов трогательное название "воронок", вынырнули на площадь, расползаясь по сторонам.

- Спокойно, - приказал себе Поэт и Воин, хотя ноги уже были готовы нести его к выходу. - Они этого и ждут.

Машину он поставил поодаль от башни. Если её засекли только что, а не пасут уже давно, то будут караулить, пока он не появится. Параллельно, конечно, начнут прочёсывать окрестности – не слишком активно, чтобы не спугнуть. Но если бы видели, как он входит непосредственно в башню – уже бы вломились. И разъезжаться не стали бы. Получается, какое-то время у него ещё есть - только нос на улицу высовывать не надо. Но что будет потом... Главное - просчитать дальнейшие ходы. Свои и противника. Это как в бою на мечах - можно покорно следовать в кильватере, а можно навязывать свою логику поединка, действовать непредсказуемо.

- Какие-то проблемы?

Маякоркский резко вскочил и обернулся.

- Проблемы, Светоч? – повторил официант с раздачи, который теперь стоял у его столика.

Ноги моментально стали ватными и подкосились.

- Простите, не...

- Не напрягайся, я не из тех, - усмехнулся официант.

- Стало быть, из этих?

- Возможно. Я, правда, не уверен, что жду здесь именно тебя.

- Мы знакомы?

- В одностороннем порядке. Потому и знаю, что просто так ты здесь появиться не мог. Так что насчёт проблем, имеются?

Маякоркский кивнул.

- Иди в туалет и жди. Я следом.

Дело принимало новый оборот. Огибая декоративную стенку по пути к указанному месту встречи, Данилов взвешивал преимущества и недостатки героя-одиночки перед участником команды, ни состав, ни цели которой тебе не известны. Выбор между виселицей и плахой, однозначно.

Минут пять медитировал он над журчанием воды в белоснежном лоне писсуара, прежде чем появился взволнованный официант.

- А там и правда какой-то хрен с горы нарисовался. Дефилирует по залу.

- Оперативно работают... Так всё же, из каких ты «из этих»?

- Если я не ошибся, то ты должен был что-то получить.

- Допустим. Может быть, ты скажешь, что с этим дальше делать?

- Если ты тот, о ком я думаю, и получил то, что, я думаю, то скажу. Оно у тебя, надеюсь, с собой, а не в машине?

- Разумеется, - недомолвки начали не на шутку доставать Маякоркского. Затянувшееся недоразумение может сильно сыграть против него.

- Тогда пойдём.

Коридорчик, ведущий к туалетам, шёл дальше мимо крохотной кухни и упирался в деревянную лестницу, загромождённую сломанной посудомоечной машиной. Именно к ней и направлялся незнакомец.

- Они видели, как ты сюда входил?

- Думаю, нет, - уверенно сказал Маякоркский. – Иначе не тянули бы резину.

- Отлично, - дверь, к которой вели ступени, была заколочена поперечной доской. Вместе с ней она и открылась, когда официант пошуровал в замке. Впрочем, не на полную ширину – щель, в которую можно пролезть боком. А что там за дверью – не видно.

Маякоркский, разучившийся за последние несколько часов удивляться, морально был готов обнаружить за ней портал для перехода в параллельный мир, каковым и полагается быть на верхних этажах таких башен. Машины времени – те больше в подвалах. Или, на худой конец, у соседей по коммуналке.

Увы, суровая правда жизни оказалась намного будничней. Завалы бесформенной столярки и чехлы, скрывающие что-то не менее бесформенное – вот и всё, что успел увидеть Светоч, прежде чем незнакомец закрыл за ними дверь изнутри.

- Ключей отсюда официально ни у кого нет, - объяснил он. – То бишь, они должны быть у нынешних хозяев третьего этажа. Его дважды перепродавали, а ту контору, которая номинально владеет им сейчас, найти проблематично. Так что если нет уверенности, что ты именно в Башне, никто не станет с этим париться. Переждёшь, сколько сочтёшь нужным (но не меньше четырёх часов), а затем... - Маякоркский ощутил ладонью тяжесть ключей. – От машины и от гаража. Адрес на брелоке. А я убегаю.

- Постой, - Маякоркский впотьмах попытался поймать официанта за руку. – Ты обещал сказать, что мне делать с этим.

Узкий столб света на несколько секунд выхватил из мрака тёмный силуэт.

- Насколько мне известно – доставить на родину Наташи. На малую родину.

Со знакомыми голосами, постепенно разгоняющими обморочное состояние, было что-то не так. Потребовалось некоторое время, прежде чем Алеся поняла, что именно.

Они никогда не звучали вместе.

По крайней мере, для неё.

- Не думаю, что это хорошая идея. Ты еле освободилась от Императора – и сразу наступаешь на те же грабли.

- Игорь Всеволодович, как же вы не хотите понять? – напористо убеждал голос, который, услышав однажды, невозможно спутать с другим. – Всё будет совсем иначе. Да, я была не права, когда решила, что созданную крокрами систему можно обратить против них. Значит, её надо просто разрушить изнутри. Лукашин бы на это не пошёл. Он не такой уж плохой человек, просто слабый. Выше головы не прыгнет.

- А этот?

- Кирилл – совсем другое дело. Такие как он обеспечивают не столько стабильную работу системы, сколько её модификацию. Поэтому системы он не боится. Ему достаточно понять её принципиальную порочность и по-настоящему захотеть перемен к лучшему.

- Допустим. Хотя мне это совсем не нравится. Но теперь, может быть, и не понадобится...

Алеськин стон перебил Булычёва на полуслове. Стон, который сама девочка считала по меньшей мере воплем безумной радости:

- Алиса!

Та подскочила к ней, осторожно обняла. Алеся судорожно вцепилась в неё пальцами.

- Как ты? Откуда?

В васильковых глазах – радость и тревога. И немного озорной иронии в самых уголках.

- Да вот... Приезжаю, а она тут, понимаете ли, валяется без сознания. Пугаешь, подруга!

- Вымотало меня это всё, - виновато вздохнула Алеся. – Алиска... Мы же с тобой целую вечность не виделись!

- Вечность – пустяк, если ждёшь и надеешься на встречу. Надеешься, а не рассчитываешь, - Алисины слова, как всегда, звучали просто и без пафоса.

В проломе появилась Дашка, улыбнулась Алесе приветливо (оплеуху уже простила), но с заметной толикой ревности. За ней – пацаны, волочащие Чёрный Ящик.

Алиса подошла к Шкатулке, которую поставили под падающий из окна рваный луч света, взглянула на отпечаток ладони. И решительно повернулась в сторону Булычёва.

- "Не понадобится..." - вернулась она к прерванному спору. – Даже если там находится гарантированная победа над крокрами – система-то останется. И она, насколько я убедилась, слишком жизнеспособна, чтобы так просто взять и развалиться. Особенно без катастрофических последствий для людей...

- Здесь трудно что-то прогнозировать, - сказал Булычёв. – Утро вечера мудренее.

- А никаких прогнозов. Если я остаюсь в этом мире – значит, он по-прежнему дрейфует в направлении Монокосма. С крокрами или без них. А если так, я должна буду что-то делать, не правда ли?

- "Что-то делать" – значит, взять бразды правления? Чего от тебя крокры, собственно, и добиваются?

- Да нет же! – с растущим раздражением ответила Алиса. – В лукашинские игры больше не играем. Людьми вообще не надо управлять. Надо им, наконец, дать возможность самим управлять собою. Чтобы не делегировать власть ни народным избранникам, ни божьим помазаникам. Не уходить от ответственности, которую дала им сама природа. За собственную жизнь, за тех, кто рядом, за будущее...

- А ты, - продолжал улыбаться Игорь Всеволодович, - собираешься им в этом помогать?

- Нет, - отрезала девочка. – Я просто хочу сделать так, чтобы никто им не мешал. Перепрограммировать систему на самоуничтожение.

- Хорошо, - Булычёву лучше кого-либо другого было известно, что Алису не переупрямить. – Не будем забегать вперёд. Давай сперва выясним, что в Ящике.

Алиса осторожно занесла руку над оттиском пятерни на верхней грани куба. Да, ладонь действительно её. Совпала тютелька в тютельку. И как только совпала, между растопыренными пальцами из поверхности начали выступать рубцы, слагаясь в три непонятных значка, отдалённо напоминающие японские кандзи. Или китайские ханьцзы. Что, как известно, одно и то же.

- А это что за «нэпрыстойна похабэнь»? - спросила Дашка из-за спины.

- Письменность лигмейцев. Была такая вымершая цивилизация. Лара расшифровывала, ну я и освоила немного. "Звук" – "слово" – "ключ". "Скажи пароль", то есть. А ещё это может означать... Впрочем, неважно.

(Ещё это могло означать "прости меня". Не просто, а с признанием правоты того, к кому эти слова обращены. Этот второй смысл был адресован персонально Алисе персонально Ларой. Потому-то так задрожал её голос и некстати подкатила слеза)

- Логично, - проворчал Булычёв. – Ладонь и подделать можно. Для крокров это пустяк. А вот субъектность не подделаешь.

- Но я не знаю никакого пароля, - растерянно ответила Алиса.

- Знаешь. Только пока об этом не догадываешься. Здесь должна быть подсказка, понятная только тебе.

- Не вижу.

- Думай, - настаивал Игорь Всеволодович. - Почему, например, именно лигмейские иероглифы? Тебе это что-то говорит?

Алисе это действительно говорило. Но к разгадке никак не приближало. Впрочем, если у этих слов есть второй смысл, то почему бы не быть третьему. По проектной традиции.

Девочка напряжённо вспоминала обрывочные сведения по лигмейской грамматике, затем попыталась поменять иероглифы местами, прочитать их в другом порядке. Образуемые смыслы по-прежнему ничего ей не подсказывали.

А если дело не в иероглифах? Допустим, они обычный дистрактор. Тогда остаётся... ладонь? Отпечаток ладони, в который она вложила свою.

Ладонь в ладони.

"Рука в руке"!

Хорошо, уже теплее. Эта фраза, которую она сымпровизировала Лёшке, свидетельствовала, что она сама примет участите в Проекте с "той" стороны. Теперь, правда, она ни о чём таком не свидетельствует, её могла передать и Лара. Лара... Послание от неё Алиса расшифровала. А если бы не только Лара, но и она сама всё-таки передавала послание себе самой, какую подсказку заложила бы? Такую, чтобы понять наверняка?

Наверное, никакую. Она бы просто сделала паролем фразу, которая придёт ей в голову первой. Если прежде абстрагироваться от обстоятельств. Обстоятельства ведь могут быть разными – но она тот же самый человек с единой субъектностью. А значит, оба раза должна придумать одну и ту же фразу. Алеся, пытаясь зайти на персоналку в НИИ ФИГА, подбирала стереотипные пароли, которые используют секретарши. У неё задача проще: расслышать свой собственный инвариантный, так сказать, стереотип.

Алиса приостановила бурлящий мыслительный процесс, и подходящая фраза возникла.

Попробуем?

- рфйнд фп мм, - громко произнесла девочка.

Что в описательном переводе с космолингвы может быть передано как "Данное высказывание тождественно первому прямому дополнению предложения, которым оно каузировано". Иными словами - "Это вот и есть пароль".

Ничего не произошло. Куб остался таким же неподвижным и холодным, как был.

- Сработало! - крикнул вдруг Булычёв.

Все проследили за его взглядом. Ровно на середине высоты куба через все грани прошла, опоясывая, тонкая горизонтальная полоска. Едва различимая в вечных сумерках развалин.

Булычёв и Алиса, превозмогая волнение, подняли, ухватившись за две ручки каждый, отделившуюся верхнюю половину. В нижней, за толстыми стенками, составлявшими не меньше трети сечения, скрывалось неглубокое квадратное углубление, где по диагонали, закрепленный серебристыми лентами-фиксаторами, лежал темный цилиндр длиной в две ладони. Всю его поверхность покрывала мелкая насечка.

Булычев осторожно взял цилиндр, повертел, рассматривая.

- Это... то, о чём я думаю? - осторожно спросила Алиса.

- Похоже на то, - Игорь Всеволодович крепко сжал цилиндр ладонью, и его торец осветился молочно-белым светом.

- Фонарик какой-то, - растерянно пробормотал Лёшка.

- Ага, фонарик. Ну-ка, посвети. Похоже, он здесь именно тебя дожидался.

Мальчик, ожидая какого-то подвоха, нерешительно взял цилиндр. Насечка приятно щекотала ладонь. Удобный девайс, хотя и непонятно для чего. И как там его Булычёв включал?

Ярко-голубой луч пронзил полутёмное помещение.

Булычёв присвистнул:

- Я никогда не читал о такой интенсивности...

Алёша переводил отрешённый взгляд с Булычёва на Алису:

- Что происходит, товарищи?

Он слегка ослабил пальцы, и свет погас.

- Это vorpalflord, - объяснила Алиса. - Как это по-русски называется?

- Ворпальный беч, - подсказал Булычёв. - Легендарное оружие Странников, созданное для борьбы с крокрами. И этот экземпляр, похоже, нашёл своего хозяина.

- Что значит - "нашёл хозяина"? - продолжал допытываться Лёшка, рассматривая цилиндр со всех сторон.

- То и значит. Ими не каждый может пользоваться. Только тот, чей генотип в той или иной степени коггерентен данному конкретному экземпляру. А этот, судя по яркости и насыщенности твоего луча, создавался именно для тебя. Или, если хочешь, ты для него.

Пол прогнулся под Лёшкиными ногами. Происходящее не могло иметь к нему никакого отношения. Потому что не могло. Он был лишь спутником настоящих героев. Эдакий Рон Уизли, комический персонаж. И вдруг на твоих глазах цепь хоркрукса начинает душить Гарри Поттера, и ты понимаешь, что именно тебе предстоит доставать меч Гриффиндора из-под толщи льда со дна замёрзшего озера. Чтобы идти с ним до конца - ибо пророчество, оказывается, говорило о тебе. И уже не скрыться в тень и не спрятаться за чужими геройскими спинами.

Лёшка хотел положить цилиндр на землю - и не мог этого сделать. То есть мог, конечно. Но перестал бы себя уважать.

- Почему именно я? - шептал он растерянно.

- Долгая история. Но ты же видишь, что это так. Других кандидатур здесь нет, - загадочно ответил Булычёв.

Это не было плодом воображения - цилиндр действительно еле слышно пульсировал в руке в такт его сердцебиению. Загадочный предмет, совсем не похожий на оружие, явно предлагал мальчику свою дружбу. Лёшка, понятное дело, ещё не готов был её принять - узнать бы вначале, зачем эта штука вообще нужна и как ей пользоваться. Но чувствовать её суровую тяжесть было приятно. Приятней даже, чем фиксировать на себе восхищённые взгляды Алиски и Булычёва и недоуменные - остальных. Внушительная рукоять светового меча (или всё-таки бича?) придавала солидности прежде всего в собственных глазах. Непривычное ощущение. Но нисколько не стесняет.

Алиса склонилась над половинками Шкатулки, словно пыталась найти в какой-то из них ещё один тайник.

- Но ведь он же... не весь? - вопросительно глянула она на Игоря Всеволодовича.

- Нет, конечно. Разве можно всё хранить в одном месте? Если события разворачиваются так, как спроектировано, то Зеркало нам скоро привезут.

- Должны привезти, - в голосе Алисы звучала стопроцентная убеждённость. - Я ведь угадала пароль.